В том чтобы явиться в дом возможного заказчика  в предзакатный час, Оттавио не усмотрел ничего странного. Лишь надеялся, что  приглашение для обсуждения деталей заказа не подразумевает присутствия на какой-нибудь пирушке, которыми бывало развлекались римские аристократы  вечерами.  Банально не хотелось возвращаться домой после полуночи.
Однако в роскошном доме, куда художника прямо от ворот провел один из слуг было тихо.  Оттавио обменялся с слугой несколькими репликами,  уважительного содержания в адрес владельца этого дворца. И узнал немного о своем заказчике. Не стар, семьей не облагодетельствован.  Из немногословности слуги Коссо сделал и свой вывод –  слуги мессером Аллори были довольны, неважно, щедростью или обхождением, ведь лишняя болтливость домочадцев – обычно  свидетельство накопившихся претензий к хозяину.
Комната, в которую провожатый, распахнул двери,  негромко оповестив хозяина о том, что пришел маэстро Коссо, была  освещена лучами клонившегося к закату солнца.  Молодой человек замешкался с поклоном,  увидев, что глаза хозяина дома скрыты за повязкой, однако дань вежливости отдал,  и выпрямившись негромко поздоровался, гадая про себя, слеп ли мессер Аллори, или скрывать глаза под повязкой его вынуждает какой-то недуг.
- Вечер добрый, Ваша милость,  надеюсь мой визит не станет для вас обременительным.
Маэстро Коссо привела сюда не алчность, а любопытство, вызванное характером заказа, прежде всего к личности заказчика.  И первое впечатление не разочаровало. Перед ним был не чванливый богач, не знающий чем бы потешить свое тщеславие, и не простак, интересующийся искусствами лишь в угоду тому, что считалось модой и хорошим тоном. Но отметая принадлежность  Аллори к этим двум категориям  людей, Оттавио не рискнул бы с первого взгляда строить предположения о том,  к какому типу заказчиков можно отнести этого человека.

Отредактировано Ottavio Cosso (07.01.2010 17:13:42)

Мимолетная улыбка тронула губы художника,  когда мессер Франческо заговорил.  Брови художника чуть приподнялись,  отмечая легкое удивление, вызванное тем, что этот  человек решил пренебречь приветственными словами, заговорив, пусть косвенно о самом Оттавио.
- Будь я пекарем, то пах бы хлебом, - откликнулся он спокойно, - законником … - молодой человек прошел к указанному креслу и легко опустился,  со вздохом, признаваясь, - не знаю, чем пахнут  стряпчие, наверное, многословием.
И беря во внимание, что собеседник не видел его действий,  произнес:
- Благодарю за предложение, мессер. Однако, понимаю, что вы пригласили меня отнюдь не для беседы о чувствах, которыми наделил человека Господь,  осмелюсь  узнать, какой же замысел возник у вашей милости, чтобы потребовались мои услуги?
Взгляд художника задержался на тонком лице, верхняя часть которого была скрыта повязкой. Так смотрят разве что на модель, которую рисуют, сохраняя в памяти мельчайшие черты – горизонтальные заломы ткани,   вертикальный штрих тени, подчеркивающей изящную линию носа, прихотливый излом губ.  Затем взгляд художника скользнул по убранству комнаты,  словно живописец пытался сопоставить личность сидящего напротив человека с окружающей обстановкой.
Аллори смотрелся очень фактурно, покрытый прозрачной золотисто-алой патиной  предзакатного света. И вдруг подумалось художнику, что не хватает малости – весов с пустыми чашами,  в пальцах тонкой руки.

Отредактировано Ottavio Cosso (07.01.2010 17:21:26)

«Любезен. Неординарен. Харизматичен», - впечатление о собеседнике складывалось довольно быстро.  Оттавио удивила манера мессера Аллори обращаться  к практически незнакомому человеку  нивелируя разницу в социальном положении практически сразу.  Так поступают  обычно принимая незнакомых родственников, или друзей своих друзей, но в одном Оттавио успел убедиться за  прошедшие минуты – перед ним человек настолько незаурядный, что примерять на него образы,  в которые, так или иначе, вписывается большинство людей – занятие бессмысленное.
- На Ваш вопрос сложно ответить коротко, мессер, -  живописец задумчиво  посмотрел на слугу, немой тенью стоявшего позади хозяйского кресла, - обычно заказчик ограничивается выбором темы,  определяя, что именно желает видеть на картине, а уж как, - художник заметно выделил интонацией это слово, - это воплотить и решает вдохновение.  Оно зависит не столько от тематики работы, сколько от настроения.
Он кивнул слуге, наполнившему два кубка, но свой взял не раньше, чем Аллорри  шепнул заздравную фразу. Задумался над ответом.
- Благодарю, - художник взял кубок,  любуясь его близнецом, чьи стенки были охвачены тонкими бледными пальцами, и изящно поднял руку, принимая  «тост».
- Вы правы, предложение не простое.  И мне кажется, что за свободой выбора тем, которые можно найти в Вашем доме, стоит нечто иное, нежели Ваша любовь к своему палаццо, видам из окон и слугам. Пока я не пойму, что именно Вы хотите,  все написанное не будет связано ни общей идеей, ни одним настроением, - художник говорил так, словно уже согласился  взяться за заказ.  Впрочем, люди определяются в решениях куда быстрее, чем стараются показать, принимая задумчивые позы и напуская важность на лица, да оттягивая  ответы на несколько дней, под предлогом «подумать».
Пригубив из своего бокала,  художник  бросил короткий взгляд  за окно, вслед за жестом руки аристократа.  Облака, окрашенные в золото и пурпур, в которых тонуло умирающее солнце, были великолепны, но все равно красота их не заслуживала большего, чем быть просто фоном для сюжета.
- Впрочем, я могу ошибаться, - теплая улыбка, заигравшая на губах художника была не лишена лукавства, - и возможно вы хотите десяток картин с кухарками, садовниками,  любимым псом, лежащим подле камина.  Могу я узнать, ради чего?

Хотел Аллори того, или нет, но он ответил на вопрос художника об общей идее для заказа.  Оттавио позволил себе небольшую паузу, смакуя приятное  вино, разведенное в меру, как раз чтобы  быть поданным гостю за приятной беседой, мало похожей на обычное обсуждение картины или фрески.  Мессер Аллори не покупал ни полнотелых и златокудрых богинь,  больше похожих на проституток, но от того не менее божественных в своей красоте,  и тело распятого Христа не стало в очередной раз предметом торга,  как и муки кого-либо из святых.  Сделка касалась жизни в обыденных ее проявлениях.
Незримая муза, существо бесплотное и иллюзорное, но от того не менее ощущаемое людьми творческими присела на  изгиб  деревянного подлокотника подле лишенного возможности видеть  мужчины.
Муза была непростительно юна, свежа, игрива,   закинула в полуобъятии руку за шею мужчины, и легкомысленно  шевелила пальчиками босой ноги, радостно глядя на художника.
- Я охотно напишу Вас,  мессер, - без тени лукавства  сказал Оттавио,  уже определившись что же именно будет объединять все картины в единый цикл. Замысел еще не вызрел до деталей, но оформился достаточно четко, чтобы поинтересоваться у собеседника:
- Вы желаете какое-то определенное количество картин, Ваша милость? Какого размера? И… сколько времени у меня будет для того, чтобы завершить работу?
Ловить мгновения жизни можно было бесконечно, но все же живописцы, обычно, ограничивали свои отношения с заказчиками сроками. Хотя в жизни Оттавио было одно исключение, благодаря которому он и осел в Риме.
- Что же касается цены, - художник замешкался,  деликатность удерживала его от довольно рискованного по своей форме предложения. Однако справившись с сомнениями, большая часть которых касалась  вопросов этических, высказался о цене, - я назову Вам минимальную цену, которую беру за каждую работу определенных размеров, как только вы определитесь с пропорциями полотен, - но взамен, я хотел бы иметь возможность забрать одну из готовых картин на свое усмотрение.

В уголках губ художника отчетливо отметились  тени сдержанной усмешки, адресованной прежде всего самому себе. Он согласился взяться за работу, и только получив его фактическое согласие, заказчик высказал определенные условия, логичные и правильные в том, что предпочтение в выборе тем для картин остается не за маэстро а за мессером Аллори. Муза улыбнулась художнику,  всем своим видом обещая свою благосклонность и вдохновение в работе, и как только солнечный диск окончательно утонул в облаках над горизонтом, рассеялась, став не только не зримой но и не представляемой.
О заходе солнца слуга объявил, словно о визите еще одного гостя, что Оттавио отметил, приняв как факт.
И как факт воспринял то, что мужчина снял повязку,  окончательно разрешив сомнения художника в том, зряч ли он. В этом было что-то таинственное, но лишенное наигранности, как могло случиться, если бы Аллори оказался вдруг всего лишь богатым праздно-скучающим  комедиантом, устроившим гостю  мистификацию с открытием лица.
Взглянув в светлые глаза собеседника, художник отметил в очередной раз одну шутку природы – мужчины чаще женщин обладали  длинными густыми ресницами.  Было в этом многое от мудрости Господа, который наделил фазана роскошным хвостом, тогда как самка его – птица не особенно примечательная,  и не единожды повторил эту идею в своих творениях.
- Мне придется  практически перевезти сюда свою мастерскую, - отметил он, чуть склонив голову и с интересом отвечая на внимательный взгляд Аллори, - и слугу, который занимается подготовкой красок и грунтовкой полотен.  Надеюсь, Вы, мессер, не считаете, что живописец, подобно пахарю, отправляющемуся в поле во время страды, становится у мольберта с первыми лучами солнца, и позволите мне временами искать вдохновения в обычной праздности?
Замечание было, по сути, риторическим.  Коссо, как многие  другие художники мог сутками не выбираться из мастерской, изводя ночами десятки свечей, а после на несколько дней, а то и седьмицу, другую, впадать в леность и меланхолию,  удовлетворенный, или, наоборот, разочарованный законченной работой.
В глазах оттенка зеленой яшмы мелькнул однако вопрос, и художник деликатно уточнил,  не давая своему собеседнику умолчать  нюанс, связанный со стоимостью работы.
- Так я смогу оставить одну из картин себе?

Отредактировано Ottavio Cosso (07.01.2010 21:03:33)

Художника вдруг охватила странная отрешенность.  В этом месте существовал какой-то иной порядок, и это было заметно в поведении слуг, докладывавших о заходе солнца и не зажигавших свечи,  и в том, с какой легкостью мессер Аллори оставил приветственные вежливости,  и в снятой с глаз повязке, и вероятно во многом другом.
Сейчас Оттавио думал о том,  что ничего не потеряет от того, что не стал настаивать на крупном вознаграждении за свои услуги. По крайней мере, сможет  пересмотреть свои взгляды на живопись, поэкспериментировать с  техниками, которые обычно не практиковал. 
Мысль о том, что Эмилия,  на днях говорила, что вынуждена будет покинуть Рим на несколько недель только подтвердила, что предложение мессера Аллори возникло как нельзя кстати. 
Размышления обо всем этом не мешали, однако художнику  рассматривать  портрет молодой женщины. Привычный к тому, что красота человеческая может быть изображена мастерски, Коссо  отметил для себя, лишь, что картина хороша, но теперь, усмотрев сходство между мессером Франческо и дамой с молитвенником,  внимательнее взглянул на молодую женщину, улыбка которой, казалось что-то таила.
Аллори было немногим более четверти века,  и мелочи, запечатленные мастером на картине -  застежки, прорези на рукавах, шнуровка, прическа женщины позволяли отметить, что работа была написана едва ли более тридцати лет назад. Однако и сестру мессера Аллори в девушке на картине предположить было сложно. Разве что сестре было бы сейчас лет под сорок.
Словно отделываясь от наваждения, художник тряхнул головой, и почти удивленно взглянул на кубок в своей руке. Допил вино вслед за хозяином дома, и улыбнулся:
- С Вами приятно иметь дело, мессер Аллори. Надеюсь, что мы придем к взаимопониманию, когда я приступлю к работе, и, - маэстро еще раз взглянул на картину – на глаза девушки, а после – в глаза Франческо, - постараюсь передать  кистью то, что подразумеваете Вы, говоря о мгновениях жизни, которая уходит.
Спокойствие, с которым говорил художник было следствием уверенности мастера в своих возможностях.  Однако все условия были оговорены, и задерживаться в доме стоило теперь лишь в случае, если бы хозяин сделал подобное предложение. Оттавио же предстояли, как минимум, сборы, тянуть с которыми художник не собирался.
Он поднялся,  на ноги со словами:
- Уже смеркается, Ваша милость. И полагаю, у Вас еще немало дел сегодня, а посему, раз мы оговорили условия работы, не смею более занимать ваше время. 
Короткий полупоклон, которым сопровождалась фраза,  подчеркивал формальность высказывания, весьма уместного в данный момент.