- Что ж, ступайте, - уступил сатана. Стерпел поцелуй рыжей чертовки, как терпят кинжальную рану или стрелу. Черный котенок, мурлыча, отирался у ног дьявола. Брать его на руки сатана не спешил.
- Только будьте осторожны. А для спокойствия своего я с вами Амади пошлю, - пусть здоровенный, черный как ночь черт-эфиоп последит за «женой» и «сестрицей». Пусть потом на языке жестов господину расскажет, куда ходили и о чем толковали две женщины, к которым крепко-накрепко но по-разному был привязан сатана.
Одну любил. Вторую нынче люто ненавидел. Одну боготворил, хотя не было у него в душе бога, кроме него самого, а вторую стер бы с лица земли, превратил в пепел.
Чем больше улыбалась Лилит, тем мрачнее становился Лучано, а вынужден был улыбаться и видимое спокойствие сохранять. И в кои-то веки противно и горько было дьяволу притворство. В кои-то веки не нравилось подобное шутовство. Дух ревностный и гордый, не склонявший головы ни перед кем, чувствовал себя уличным паяцем, юродивым, выпрашивающим милости.
Да был ли выбор? «Семейных» сцен затевать при Эмануэле не хотел и отчего-то опасался, что все откроется, хотя и мог устроить так, чтобы молодая венецианка забыла о том, что видела и что говорили при ней. Да было бы то честно? Вот уже и обмана стыдился.
Такова любовь.
И как бы ни был жесток дьявол, а приходилось балансировать теперь ловко, как канатоходцу с шестом над пьяцеттой, полной зевак. Злодейка Фортуна. Проклял бы весь белый свет и родной ад с чертями, да сам попал впросак. Сам когда-то подкарауливал венецианскую девицу у храма и сам встречи с ней искал, а после обещал жениться.
Что ж сетовать теперь?
Путался котенок у ног, щурил янтарные свои глаза. Подошел дьявол к Эмануэле, обнял жадно за плечи и на ухо нежно шепнул:
- Только недолго. Не заставляй меня ждать, - после отстранился с улыбкой как будто беззаботной, с видом как будто радостным. Поклонился галантно, давая понять, что для него завтрак и беседы окончены. Бросил острый взгляд на Лилит, от опрометчивых шагов предостерегая, и приказал слуге позвать великана Амади.
Огромный черный черт явился незамедлительно. Скрестил руки на груди. Только горели белки крупных, навыкате глаз, да накрепко были стиснуты белые, как у хорошего жеребца, зубы. Сказав ему что-то на варварском наречии, Лучано попрощался с женой, поцеловав ей руку, шепнул короткое прощение сестре и, ковыляя, отправился вон. Прочь от птичьего веселого чириканья и сладкой, ядовитой лжи. Черный котенок, внезапно позаброшенный и растерянный, остался сидеть у закрытой двери.