Три дня пролетели быстро,  и художник успел не только обустроить комнату, отведенную под мастерскую, но и заняться  собственно работой. Хотя несколько зарисовок, сделанных накануне не представляли собой ничего особенного. Такие можно было сделать  в любом богатом доме.  С хозяином палаццо живописец виделся только за ужином. Впечатление, которое возникло у Оттавио о владельце особняка дополнилось несколькими штрихами, и в целом мессер Франческо воспринимался  как человек любезный,  образованный, обаятельный и странным образом располагающий к себе.
Оттавио, однако, не умалял значения яркой утонченной внешности в том, что представляла собой странная харизма, которой обладал Франческо.  Как многие люди, Коссо любил слушать тех, чья внешность приятна взору,  и охотно прощал красивым людям небольшие.. странности.
Однако ничем не показывал того, что его удивляют порядки в этом доме. Он был всего лишь гостем, присутствие которого определено работой, а потому не позволял себе лишних вопросов, довольствуясь обществом хозяина за ужином, и короткими пояснениями слуг.
Массимо же, смуглый, черноглазый и кудрявый, как цыганенок,  юноша  месяцев пять работавший у художника,  своего непонимания не скрывал.
- Где это видано, мессер Оттавио, чтобы нормальный человек только вечерами появлялся? Я вон с гипсом  во дворе полдня провозился, - рассказывал он,  ловко разделываясь с куском  жареного налима, - и если бы хозяин наш уезжал куда-то, то видел бы.
Обед художнику приносили в комнату, и посуду потом Массино сам возвращал на кухню, успевая выпросить там  то горсть орехов, то подзатыльник – в зависимости от настроения  повара.
- А ты не суй свой нос  в чужие дела, - улыбнулся  живописец,  проверявший приготовленную помощником грунтовку, - лучше  проверь, чтобы все доски были хорошо просушены.
-  А я разве сую? Мое дело – маленькое, - Массимо скорчил глупую рожицу и стал собирать посуду, - вот сейчас вернусь и буду доски грунтовать, Вы же, мессер вознамерились написать добрую дюжину картин здесь.
В дверях,  юноша едва не столкнулся со слугой мессера Фарнческо, который явился, чтобы передать приглашение на  ужин, и уведомление от хозяина дома, что  Коссо там ждут не только в качестве гостя, но и как художника.
Выслушав  слугу, живописец понимающе улыбнулся, и попросил  устроить для него место, с которого будет удобно наблюдать за гостями,  удобное освещение, и скамеечку для ног.
Ужин обещал быть занятным. Приглашенные были в масках, стол ломился от кушаний,  и в вине не было недостатка. Оттавио  не желал привлекать к себе внимания,  но помня о работе, не пил, дабы пальцы, которым надлежало вскоре взять перо, не потеряли уверенность, а зрение – остроту.
Хозяин же вечера, за которым Оттавио не без удовольствия наблюдал, казался несколько отстраненным от всего происходящего, словно устроив пирушку для гостей, сам не слишком стремился разделять всеобщее веселье.
- Вы кажется не слишком веселитесь, месер Франческо, - заметил Коссо негромко, когда перехватил взгляд хозяина дома, и поинтересовался, - или самое интересное как обычно оставлено напоследок?
Самому живописцу не часто приходилось бывать на вакханалиях, устраиваемых знатью, но все же и кабаньи туши, фаршированные живыми утками, и блюда, украшенные настоящими драгоценностями, он уже видел. А уж о том, до чего порой доходит воображение  некоторых высокопоставленных церковников, наслышан был достаточно, чтобы если не предвкушать  что-то подобное на этом вечере, то быть готовым удивляться.

Оттавио смущала двойственность собственного положения на этом пиршестве во славу сладострастия. Он смеялся шуткам, поддерживал беседы, но ни на минуту не забывал о том, что на этом ужине он не столько участник, сколько своего рода секретарь. И как  у секретаря, присутствующего на совете политиков, ему дано право фиксировать происходящее чернилами на бумаге, но не участвовать в  действии. Ибо, судя по всему, вскоре пора будет предпочесть угощениям и развлечениям  перо и принесенные листы.
Молодые женщины будили определенные желания, и но трезвый рассудок напоминал художнику, что он здесь ради другого. Опять же будучи трезвым в веселящейся компании, интересно было наблюдать за поведением людей,  которых опьянение сделало уже несдержанными и расслабленными.
Нареченный Вакхом юноша явно знал, в чем заключается предложенная Аллори игра, как и все здесь, за исключением живописца.  И упоминание о том, что обычно роль эта доставалась хозяину вечера,  тоже не осталась без внимания.
- Они только играют в сумасшествие, или сходят с ума, играя? – улыбнулся  Коссо пояснениям оставшегося в одной рубашке мужчины, и поднял свой кубок, Но, как и прежде, лишь коснулся золоченого края губами, чтобы не  привлекать внимания других гостей тем, что воздерживается от вина.
Вакх в лавровом венке был непосредственен в своих кривляньях на столе, и  Оттавио  поймал  взглядом ладную фигуру юноши и потянулся за приготовленными для набросков принадлежностями.
Его интересовала пластика движений этого юного «бога», и естественным было желание схватить, запечатлев на листе,  хотя бы основные линии  изгибавшегося в подобии пляски, тела.
- Вас тоже не минует этот дар? – уточнил мужчина,  мысленно пытаясь предположить, какие же безумства можно измыслить,  и как их воплотить. Но увидеть продолжение игры своими глазами было куда интереснее, чем гадать о том, что будет дальше.

-  И во что же нужно верить мне? – не без иронии в голосе осведомился художник, - в то, что видят глаза, или, - Коссо  взглянул в горящие азартом глаза юноши в лавровом венке и с улыбкой кивнул, когда Вакх  «одарил»  его безумием, - в то, что предстоит играть?
Мысленно Оттавио добавил «Я – дрянной комедиант, мессер Франческо, но благодарный зритель». Однако вакхическая мистерия уже началась, и художник обратил свой взгляд на сходящую с ума от любви.
Слова Франческо как нельзя точно передали то, что творилось с женщиной.
Она, казалось, действительно проживала свое отчаянное желание принадлежать душой и телом тому, кому определил языческий божок.
Но с куда большим интересом художник ждал выступления девицы, чьи проворные пальцы тревожили в этот вечер струны лютни,  и которой определено было желание умереть.

Перо нырнуло в открытую чернильницу, и художник,  отрешившись на несколько минут от происходящего  занялся наброском. Любовное безумие, в котором слились два тела не оставило его равнодушным,  будя собственные вполне определенные желания, однако внимание художника было сосредоточено на «Вакхе».  И точно ложившиеся на бумагу линии передавали  позу  сидящего на столе юноши, голова которого была повернута в сторону кушетки, где влюбленная и ее избранник  наслаждались друг другом.
Играющий чувствами людей божок, или обожествленный на вечер человек.
Всего лишь образ.
Закончил Оттавио прежде чем стихли стоны отдающейся  любовнику женщины, и перевел взгляд на Франческо.
На лице Аллори не было интереса к происходящему, хотя организатором вечера был, разумеется, он.  Живописец, оставив листы и перо, спокойно поднялся со своего места,  и подошел к лютнистке.
Присел рядом,  поймав пальцами золотистый локон, спадавший на плечо и отнимая лютню, спросил:
- И не страшно тебе окунаться в свое безумие?
Любовь, изображенная первой околдованной Вакхом девушкой была столь настоящей, что художник чувствовал беспокойство о том, насколько реалистичным может оказаться дальнейшее представление.

Оставленная лютня сиротливо стояла, опираясь на край кушетки.  Оттавио  позволил руке мягко скользнуть по плечу  девушки принимая ее поцелуй.  И не удерживал лютнистку, когда та приступила к исполнению своей роли.
Стало тихо, так особенно тихо бывает на берегу моря в предзакатный час, когда  все звуки мира – и шум волн, и крики чаек  внезапно словно исчезают,  позволяя  душе чуткой к красоте мира, утонуть в погребальном великолепии заката.
Художник  задержал взгляд на Франческо, когда девушка забирала у него кубок, и силился понять, что же таится в глубине мыслей этого внешне спокойного человека.
Когда девушка, обойдя всех присутствующих, оказалась у двери,  Оттавио не выдержал.
Спрашивать у других, что она собирается делать, было глупо. Тот же вопрос можно было задать и лютнистке.
Вскочив на ноги, художник бросился следом девушку. Схватил ее за запястья, и, развернув к себе, заглянул в глаза,  блестящие в прорезях маски.
- Куда ты?
Вопрос был коротким и простым, но в нем отчетливо звучало беспокойство.

Молчание светловолосой сказало больше слов. Оттавио  стало вдруг не по себе.  Он уже был частью этой игры, игры  удовольствия в которой не находил. И нужно было играть. Пусть не свое безумие, до которого пока не дошла очередь, но принять правила, которым подчинялись все участники действа.
Художник  сжал пальцы на запястье девушки и потянул ее за собой, направляясь к Вакху.
Остановился собственнически, обняв  ладонями белые плечи лютнистки,  которую довольно резко развернул лицом к божку в лавровом венке и спросил юношу.
- Божественный, если в твоей  одарять безумием, можешь ли ты забрать свой дар? И какова цена свободы этой девушки от твоего дара?

Художник искренне улыбнулся преображению  светловолосой комедиантки, понимая, что теперь ему не узнать, сколь далеко зашла бы девушка в своей игре. Быть может,  покинула бы только комнату, а не этот мир. Но если бы кто-то спросил Оттавио, хочет ли он узнать ответ, маэстро отказался бы.
Благодаря за нежданный подарок на вечер,  мужчина поклонился божку, притом не без нарочитой почтительности, и, выпрямившись,  согласно кивнул в ответ на напоминание о том, что его очередь.
И не раздумывая, направился к своей лютнистке,  ласково отвлек ту от попытки забрать шаль у подруги. Обнял за талию, притянув девушку к себе и прошептал:
- Позволишь мне опьянеть от твоих уст, сладкая? 
Поцелуй был долог, Оттавио на правах собственника  приник к губам девушки, целуя ту нежно, но настойчиво.
А после  покачнулся, словно ноги вдруг утратили крепость, отпустил лютнистку и затуманенным взглядом обвел всех присутсвующих.
Он был пьян. Пьянило не вино, а понимание того,  какого рода безумие оно дает, очищая разум, и развязывая язык.
И первой, кого окатила волна пьяных откровений стала спасенная от чар Вакха лютнистка.
- Безвольная кукла, играющая по чужой указке, - минуту назад ты расставалась с тряпкой, понимая, что  на другом берегу Стикса она тебе не понадобится, теперь же хочешь вернуть то, что отдано… - Оттавио резко  выхватил шаль у женщины,  обронив  лишь короткий комментарий, -  самке, которая предлагала себя как течная кошка, играя  любовь. Трактуя чувство, рождающееся в сердце на уровне гениталий…
Художник  рассмеялся хрипловато и спокойно,  направляясь к божку и отсмеявшись продолжил, приподняв лицо юноши за подбородок, - .. и все это по воле мальчишки, венчанного лавром. Ты божественно прекрасен, юный Вакх, но у твоего вина привкус тлена и гнилой плоти... но оно пьянит… а пьяные, - Оттавио оскалился в улыбке, - говорят, что хотят…
Он схватил  кубок, стоявший на столе, заметив, что в нем оставалось вина на глоток и  покачав его в руке, обернулся к организатору сей чудной забавы. Улыбка медленно растаяла.
- А ты… - Коссо указал рукой с кубком на Франческо и покачнулся,  беря паузу, словно запутался в словах, -… и шагнул в сторону  Аллори, вглядываясь в скрытое маской лицо.
Шел медленно,  словно  пол под ногами колыхался и в любой момент  опьяненный мог рухнуть навзничь, однако держался…
- Я не знаю тебя, - проговорил он, сминая слова, и глядя  на мужчину спокойно и ясно – бездумно, как смотрят те, кто пьян настолько, что не узнают своих близких, и вдруг трезво, спокойно встряхнулся, заканчивая представление, - Кто ты?
Допил вино из чужого кубка, и заметил удивленно:
- И почему мой кубок пуст?
Золоченый сосуд был небрежно отброшен,  а художник, закончив представление,  поднял свой кубок, из которого за весь вечер так и не отпил, и прильнул к нему жадно, осушив  в несколько глотков…
- Даруют ли твои боги забвение тому, кто пьян? – глаза художника в прорезях маски блеснули весело и зло в сторону Аллори.

Оттавио улыбался в ответ на веселье и  комментарии людей. Но улыбка была неуверенной. Он принял кубок из рук лютнистки и поднял его, принимая заздравные.
Веселье однако, закончилось и Франческо забрал у Вакха лавровый венок.  Художник следил за всем происходящим внимательно,  однако тепло, разлившееся по телу от выпитого уже проникло и в мысли. Все происходящее казалось почти забавным…
Почти.
Маску он тоже снял, почти одновременно с Франческо.
- Боюсь я буду скучным Вакхом, - отметил живописец спокойно, не пускаясь, однако в суетливые объяснения и не отказываясь.  Это было занятное развлечение. Правда, с почти неуловимым душком, каким-то специфическим привкусом,  который оставлял на душе легкую муть. Но ведь и самые изысканные блюда могут не понравиться тому, кто пробует их впервые.
И лишь кивнул, принимая без пояснений ответ Аллорри.
- И все же, боюсь, что если буду принимать полноценное  участие в Ваших развлечениях, то не смогу делать зарисовки происходящего…  А память вместе с воображением  порой немного искажают действительность.  А я хотел бы написать лютнистку,  такой, какой она была, прощаясь с нашим Вакхом.
Память еще хранила яркую картину произошедшего. Сама поза женщины, жест руки, касающейся волос обнаженного юноши говорили о прощании с ним м миром, хотя лицо девушки тогда было скрыто маской.
Но строя композицию, художник предпочел бы эту маску снять. Другой вопрос, насколько реалистичной передачи сцен, происходящих в этом доме, желал мессер Франческо?
Оттавио полагал, что узнает это, когда закончит работу над первой картиной.