То там, то здесь звучала музыка. Город на воде наводнили маски. От мала до велика, от молодежи до стариков, вот уже несколько месяцев подданные Светлейшей пили, гуляли, творили всевозможные глупости, за которые потом не придется просить у Бога прощения, ведь маску, как известно, не судят.
Огни факелов отражались в черной воде канала. Небо казалось красным.
Красным, расшитым золотом, было богатое платье человека, пытающегося протиснуться сквозь пеструю толпу фигляров. Он был высок ростом, немного сутул и хром. Цвета темной меди, аккуратно завитые волосы, обрамляли скрытое красной маской лицо. Хищный нос маски был загнут книзу, изогнутые брови выпирали на морщинистом лбу. В противовес этому, глаза, которые можно было различить в темноте, были чисты и прозрачны как озерная вода. Отражавшееся пламя делало их то зелеными, как молодая листва, то лазурными, как небо над морем, то золотисто-янтарными, ясными как солнце. Впереди, на пьяцетте Святого Марка, плясала и веселилась молодежь. И это было самое время и самое место для появления того, кого подчас поминали в случае малой неудачи или большой беды, чьим именем проклинали, с кем сравнивали мытарей, убийц и воров.
Мужчина в красном остановился поодаль, отвел рукой глиняную бутыль с вином, которую ему предлагал какой-то захмелевший гуляка, скрестил руки на груди и сощурил глаза, выискивая взглядом фигурку получше, личико покрасивее, душу почище. Словно от порыва ветра колыхнулось пламя факелов в руках у толпившегося люда, но никто не заметил такой малости. Звенел бубен, отстукивали ритм танца каблуки башмаков…

Молодой охотник преследует лань, и она спешит укрыться в тени плаща незнакомца. Милое дитя, если бы она знала, что плащ этот может скрыть любого навсегда. От света солнца, луны и звезд. Мужчина в красном улыбнулся и, не мешкая ни мгновения, безмолвно укрыл девицу. Незаметно махнул другой рукой перед преследовавшим ее молодым человеком. Тот словно бы натолкнулся на невидимую преграду. Упер руки в бока, озадаченно заозирался по сторонам:
- Леле! Леле! – позвал раз, другой, и не найдя знакомую фигурку и личико, наполовину скрытое маской, выругался.
– Вот черт. Куда запропастилась!
Золотисто-янтарные глаза по-кошачьи сощурились. То ли от веселья, то ли от близости огня.
Незадачливый охотник потоптался на месте, махнул рукой и пошел обратно к плясавшим. Одна сальтарелла сменила другую. Плескалась в такт темная как ночь вода.
- Вам больше нечего опасаться, донна, - мужчина чуть отвел тяжелую, красную ткань и взглянул на девицу. – Он не вернется, если только Вы не позовете его сами, - бледные губы под крючковатым носом маски улыбались улыбкой ласковой и безмятежной.

Отредактировано Diavolo (09.01.2010 11:26:06)

Мужчина почтительно склонил голову:
- Вы говорите об этом так, как будто сами не ведали, что Ваши улыбка и взгляд  – наилучшая причина для преследований такого рода, - в мягком как бархат, глубоком голосе звучала едва заметная ирония. Впрочем, в словах рыжего не было ни яда, ни желчи, которые обычно исторгались в достатке из этих уст.
Дочери человеческие бывают весьма привлекательны, о том было известно еще в те далекие времена, когда сыны божьи пренебрегли блаженством небес ради земной красоты. Взгляд мужчины как бы невзначай касался лица девицы: румяных щек, покатого высокого лба, изящного носика, прежде чем остановился на глазах. Это был прямой, внимательный взгляд, сопровождавшийся все той же улыбкой и безмолвием.
Глядящий в глаза человека в красном, мог бы назвать их странными.  Цвет менялся от янтарно-золотого до цвета морской волны, что можно было списать на отблески пламени, маячившего рядом. Однако выражение этих глаз, усталых и грустных, словно бы заглядывающих в сосуд души, списать на игру света и тени было нельзя.
Горячее море людское обступило их со всех сторон, звучали в темноте веселые возгласы, кружились хороводы, выплясывали перед дамами кавалеры, кто во что горазд, но здесь на узком отрезке тишины, где стояли мужчина в красном и молодая венецианка, время словно бы споткнулось и остановило свой неумолимый бег.
- Я был рад помочь Вам, - наконец проговорил незнакомец и сделал один шаг назад.

Черна февральская вода, хранящая отражения венецианских огней, светлых окон, взгляды влюбленных, ночные серенады и… тела тех, кто обрел здесь вечный покой. А летом сыплют в воду цветы, легкой рукой, скользя в лодке, касаются волны. Нежась в роскоши, смеются мужчины и женщины, щурясь от яркого солнца и блеска золота, которым щедро одаривает Светлейшая. Объятья и поцелуи, счастье и горечь, здравие и болезнь, сила и слабость, любовь и ненависть – ничто человеческое…
По образу и подобию созданные были они порой прекрасны.
И если бы у него было сердце, то билось бы оно мерно и тихо, в такт плеску черных волн, а при взгляде на девицу – быстрее, как заметавшаяся в клетке птица. Но коли создано тело твое из обрывков воспоминаний и чьих-то снов, из болезненного бреда умалишенного и прикосновений тонких девичьих пальцев к иконописному лику  в тот момент, когда помянет она не имя святого, а свою мечту… То не биться в груди сердцу, лишь только пламени жечь, да глухой болью, черной тоской, ненавистью отзываться.
- Позвольте, я провожу Вас, донна, - мужчина протянул узкую ладонь, упрятанную в алый бархат перчатки. Цвета красного золота прядь упала на лоб, и он осторожно отвел ее рукой, сделав шаг ближе, подволакивая кривую левую ногу.

- Зовите меня Лучано, донна. Так имя, похожее на мое, звучит на Вашем языке, - несмотря на хромоту, незнакомец довольно легко лавировал меж прохожих, которые словно бы и не видели идущих рука об руку мужчину и девицу.
– Я прибыл в Венецию недавно, и еще не успел пообвыкнуть, хотя мне часто приходится наведываться сюда по делам, - с улыбкой он огляделся по сторонам, - каждый раз замечаю что-нибудь новое… - назвавшийся Лучано, и в том, как ни странно, ни разу не солгавший, говорил с вежливой доброжелательностью человека, привыкшего вести светские беседы. Был бережен, проявляя целомудрие, и ни коим образом на идущую рядом девицу притязаний не заявлял.
Под красным от огней небом венецианский вечер расцветал диковинными красками, будто там, где они проходили, незаметно ярче становились цвета, будто кто-то рукавом отирал пыль или мелкие капельки воды со стекла.
Проходящие мимо горожане и спутница Лучано не замечали, что роскошно одетый кавалер не отбрасывает тени или, напротив, рядом с ним тени столько, что легко можно в ней утонуть, – угольно черным бархатом в подбое плаща.
- Могу я узнать Ваше имя, мадонна?
О что это был за голос. Богатый интонациями, чистый и ласкающий, как прикосновение, от отрешенной прохладцы, до бархатного воркования. Голос поэта, декламирующего стихи. Голос певца, что услаждает слух пирующих на званых ужинах. Голос влюбленного, что шепчет на ушко прелестную нежность очередной подружке. Шепот ветра, что приходит с моря, шелест дождя, плеск волн. Все в нем было едино.  Хоть говорил Лучано тихо, каждое слово его было слышно отчетливо. Однако, речь звучала так, будто он и вправду долго и старательно заучивал незнакомый язык, пока не достиг в том немалого совершенства.

Отредактировано Diavolo (10.01.2010 01:17:44)

- Я прибыл из Диса, - просто ответил мужчина, - где неподалеку протекает знаменитая река, именуемая некоторыми знатоками Коцитум… Наверное, так можно назвать это место на Вашем языке, донна Эмануэла. По крайней мере, именно такие упоминания встречались мне у здешних… географов, - последнее слово Лучано произнес с некоторой задержкой, словно бы подбирая слово, едва сдержав ироничную улыбку.
Промедление сие можно было списать на то, что иностранец старался как можно более точно выразить мысль или же на лукавство. Однако, лукавство его собеседница вряд ли могла предположить.
Лучано был честен. Честен настолько, насколько может быть честен Лукавый.
Дис – так именовал Данте «Столицу Ада», в ледяных водах Коцита был заморожен по его представлению шестикрылый сатана, безуспешно пытающийся выбраться на волю.
Однако, великому поэту было невдомек, что дела с географией ада и свободой врага рода человеческого обстоят несколько иначе. Коли б было так, как описал Данте, обладатель чудного голоса и все еще по-ангельски прекрасных глаз не шел сейчас с молодой чаровницей под руку по улицам карнавальной Венеции, не любовался бы ее миловидным личиком и не ощущал бы странный, но весьма приятный трепет в порожнем сосуде груди. Там, где не было и быть не могло сердца.

Отредактировано Diavolo (10.01.2010 15:32:59)

Именовавший себя Лучано остановился, чуть наклонившись к девице, спросил почти шепотом:
- Взгляните на меня, донна, разве я похож на шестикрылое трехликое чудовище, в образе которого живописал Данте сатану? – голос человека в красном был все так же чарующе сладок. Губы, имевшие капризный изгиб лука амура, мягко улыбались, а грустные прежде глаза светились весельем.
– Или Вы верите всему тому, что пишут поэты?  Созвучие слов иногда бывает забавным, к тому же, Ваш поэт упомянул места по истине легендарные. Коцитум, Коцит или Кокит есть река, что питает собой землю страны, ранее именовавшейся Эпиром, равно как и Ахерон, чьи воды бегут отнюдь не по землям ада. Ведь Вам известна история царицы Олимпиады? Мать Александра Македонского была родом из Эпира… - с этими словами, сказанными легко и снисходительно мягко, мужчина продолжил степенный, неторопливый шаг, чуть слышно шаркая кривой ногой.
-  В городе купцов и моряков мне приходится бывать по делам торговым. Все зависит от того, удачной ли будет сделка, но вместе с этим я надеялся немного отдохнуть и провести время в свое удовольствие...

Отредактировано Diavolo (10.01.2010 17:07:06)

- Видите, Вы все с легкостью определили сами, - во взгляде мужчины словно бы промелькнула тень смущения, и он на мгновение отвел его. Благо, было на что.
Человек в красном вновь остановился, глядя на танцующих с саблями «турок». Чуть склонил голову набок, внимательно разглядывая.  Люди, эти замечательные твари Божьи, надо был отдать им должное, умели веселиться и были весьма находчивы  в искусстве изобретения все новых и новых забав.
Любо-дорого поглядеть. Пусть танцуют до упаду, пока не рухнут бездыханными на камни венецианских улиц под испуганные возгласы толпы. Пусть легки будут их ноги, и не сбивается дыхание до тех пор, пока не прильет к мозгу кровь и не оборвется сердце.
Вечный танец. Что может быть лучше? На потеху глядящим, на забаву ему.
- Они прекрасны… - будто зачарованный проговорил назвавшийся именем Лучано и словно бы невзначай коснулся ладони девицы.
Эмануэла не видела в нем дьявола. Для нее он был обычным человеком, случайно встреченным во время карнавальной пляски. Пусть так будет впредь. В сущности, он мог принять любой облик, одно лишь оставалось неизменным – несовершенство, изъян, излом, который отражал суть души. Порой он мог казаться самым прекрасным существом на свете, но казаться не значит быть. Иллюзии сродни надеждам, - тают быстро, исчезают с рассветом.

Отредактировано Diavolo (10.01.2010 18:31:19)

Люди как птицы, чьи гибкие, легкие тела, парили в воздухе, выглядели живой аллегорией свободы. Презревшие законы земного притяжения и тяжесть забот, порой чрезмерно давившую на плечи, они улыбались и казались беспечными. Но, тем не менее, ловкое кувыркание в воздухе было не менее тяжким трудом, чем любая из других забот земных. Уличных жонглеров и фигляров порицали, наделяли бесовской силой, напрасно. Кому как не им, не взиравшим на горести и печали, холод и недоедание, следовало бы дать немного любви? Когда пройдут праздники, о них вспомнит разве что уличный мальчишка, верящий в то, что люди могут летать…
Узконосая лодка покачивалась из стороны в сторону. Приноровившись так, чтобы было удобно для кривой ноги, Лучано шагнул следом за девицей. Пожилой лодочник улыбнулся Эмануэле:
- Как прикажете, донна, - старик грациозно поклонился, оттолкнулся веслом, послышался всплеск, и лодка заскользила в черной воде легко и плавно, ведомая уверенными руками. В этом городе любой путь, что совершался по воде, не обходился без песни. Вот и сейчас зазвучал негромко простенький мотив с незатейливыми словами, которым было далеко до образцов изящной поэзии. Тем не менее, звучали они не менее душевно, чем выспренные вирши придворных стихоплетов, воспевающих достоинства владык земных. Простая песня сия была о влюбленном юноше, ожидавшему свою суженную в сени апельсиновой рощи.  Взгляд старика был направлен куда-то в пространство, жилистые руки проворно работали веслом, Лучано же исподволь любовался спутницей, между тем, запоминая мотив. Плыть бы так вечность, пусть бы мгновения продлились дольше… но было бы неблагоразумно вмешиваться в ход событий, которые словно цветные стекла в мозаике витража, складывались в пестрый узор.