Умоляющий женский голос, тихий и злой мужской. Неясное эхо в светлых переходах. Лица ангелов и яркие перья диковинных птиц.
Шорох июньской, еще зеленой и сочной листвы, звуки шагов людей, разбегающихся в разные стороны.
Белый свет полудня широким лучом на мраморных плитах, режущий время до и после - надвое.
Вышедший следом за Моной Петруччо неуверенно мялся у двери. Произошедшая на его глазах сцена и ее продолжение виделись ему неприятными, но встревать цирюльник не смел, какими доверительными бы не были его отношения с Рафаэле.
Пробежала мимо рыжая, скрывшись с глаз.
Твердой и слишком верной походкой уходил вперед, спеша скрыться, кардинал.
Лопнуло, разлетевшись на сотню мелких, колючих осколков хрупкое равновесие.
Глядя в спину хозяина, Петруччо покачал головой, потер ладонью рябую щеку. Тяжело вздохнул, сгорбился, опустив голову. Носком башмака растер попавшую под подметку соринку, сомкнул в замок заложенные за спину руки.
Увядая, брошенная лилия – благовещенский символ, осталась лежать в кардинальской спальне.
Никогда еще столь болезненно и сильно, уходящий прочь Рафаэле Риарио, не боялся бессмысленности бытия, грядущей зимы и старческого одиночества.