Следующий день не принес Эмануэле ничего хорошего. Казалось, весь мир вдруг ополчился против нее, и ни у кого она не могла найти поддержки. Дяде не было особого дела до того, кто станет ее партией, однако он весьма неодобрительно отнесся к обещанию Леле, которое по его мнению граничило с бесстыдностью. Мать, кроткое и миролюбивое создание, пыталась примирить всех, и в первую очередь- своих детей, но у нее не вышло. Джакомо был непреклонен. Мона Розалия не желала бы для дочери брака против воли, по-женски сочувствуя ей, но этого оказалось недостаточно. Эмануэла по-детски все еще полагалась на мать, которая всегда разводила своих чад в стороны и гасила пламя раздоров, и сейчас показалась ей слабохарактерной. Поэтому гнев Эмануэлы разделила вся семья. Виноват оказался каждый.
Леле проплакала весь день. Она видела, как Лучано пришел за оставшимися булавками, и хотела было спуститься, чтобы перемолвиться с ним словечком еще раз, но обнаружила вдруг, что заперта в комнате. И вместо разговора с греком, получила душеспасительную беседу с Джакомо, который то твердил о неблагодарности, то лил елей о доброте сестры, уговаривая ее сменить гнев на милость. Чтобы прогнать брата от двери, Леле швырнула в нее пустой кувшин для умывания, а потом залилась горькими слезами, оплакивая свою юность. Девушка как никогда чувствовала свою уязвимость и зависимость, и забота родных казалась ей невыносимой и отдающей фальшью.

К вечеру Леле решила сходить в церковь. Тому было несколько причин: девушке требовалось утешение, но прежде всего она надеялась снова увидеть Лучано. Было что-то волшебное в том, как он нашел ее в прошлый раз: то ли по наитию, то ли нарочно,- и Леле страстно желала, чтобы это случилось снова.
Сама не заметив как, она начала возлагать на грека большие, чем прежде надежды, не имея на то оснований- и увлеклась обыкновенными мечтами. Так человек тонкой душевной организации, доведенный до отчаяния обстоятельствами, готов поверить любому, кто может протянуть руку помощи.

Из храмового портала выскользнула наконец невысокая фигура в глухом плаще с глубоким капюшоном из-под которого выглядывали прядки рыжеватых волос.
Сегодня Эмануэла была одна, без подруг, и прочих людей так же сторонилась. Служба не принесла покоя, а при виде статуи Девы Марии с божественным младенцем на руках девушка снова прослезилась. Если бы только у нее была такая же душевная сила, чтобы смирением и улыбкой принять предназначенное. Святая Дева, должно быть, страдала с того самого момента, как узнала о судьбе своего сына и его великой жертвенной миссии, однако стойко претерпевала все. Леле думала о том, как она бы сама вела себя на месте Марии, но одно дело быть матерью Спасителя, искупителя грехов, а совсем другое- женой человека противного от природы, похожего на жабу и к тому же пьяницы. 
Никто не успокаивал Эмануэлу, даже наоборот: фра посмотрел с одобрением, узрев слезы не обиды, но благочестивого покаяния. Венецианка же едва дождалась пока закончится служба
Выйдя из церкви, девушка первым делом окинула взглядом площадь, ища знакомую сутулую фигуру Лучано. Она мешкала, оглядываясь, и, не увидев грека сразу, едва не испустила вздох горького разочарования- никого она не хотела бы видеть сейчас сильнее, чем хромого, рыжеволосого мужчину.
Но вот темный силуэт на фоне стены бросился в глаза, и девушка ощутила чувство узнавания, заставившее ее остановиться.
- Лучано!- вместе с горячим шепотом изо рта Леле вырвался пар.
И она, трепеща, направилась к греку, едва удерживаясь от того, чтобы не побежать.
Получалось, он все таки нашел ее снова. Получалось, что и в лавке вряд ли появился случайно; и, подойдя, Эмануэла улыбалась ему куда как приветливо. Глаза ее сияли.

Эмануэла была удивлена тем, что мужчина пребывал в грусти, и подумала уж было, не случилось ли чего-нибудь и у него.
- Что с Вами, мессер?- спрашивала девушка, следуя за греком.- Почему Вы печальны?
Запутавшись, Леле решила было, что, может быть, Лучано необходимо уезжать, повинуясь капризам Меркурия. От одной этой мысли девице стало еще горше, и она невольно крепче сжала руку негоцианта.
- Я так рада Вас видеть,- только и промолвила Эмануэла, когда пара оказалась на весьма малолюдной улочке.
От канала тянуло промозглой сыростью, которая лучше всего вызывает и боли в ногах, и простуды, но ладони Лучано были теплыми, да и само его присутствие грело сердце. Сейчас венецианка не взялась бы отрицать, что за те недолгие встречи между ними возникла какая-то странная связь, даже притяжение. Интересно, были ли чувства Лучано сроди ее чувствам?
- Я очень надеялась, что Вы придете,- немало смущаясь призналась Леле, отчаянно покраснев.- Но у Вас такое грустное лицо, будто Вы и не рады мне...
В воздухе раздался шум крыльев- неожиданно близко, но, обернувшись, Эмануэла увидела лишь толстую чайку, присевшую на торчащий из воды столбец.

Эмануэла открыла было рот, чтобы как на духу рассказать Лучано о настоящей причине, которая помешала ей спуститься в лавку, но осеклась и низко наклонила голову.
- Я не могла к Вам выйти,- пролепетала девица, пряча глаза.
В сущности, она так мало знала этого мужчину, который даже ни разу не снял в ее присутствии маску, что при иных обстоятельствах ее скромность была бы посрамлена такой откровенностью. Леле хотелось довериться греку, но одновременно боялась попасть из огня в полымя.
Наконец, после непродолжительного молчания, она решилась, стиснув перед грудью кулачки:
- Мессер,- Леле подняла на негоцианта испытующий и вместе с тем полный надежды взгляд.- Прежде, чем открыться Вам, я хочу задать Вам вопрос, и хочу, чтобы Вы ответили честно. Скажите, я... нравлюсь Вам?
Эмануэле стоило большого труда озвучить это, и она стояла перед греком смущенной.
Всматриваясь в глаза Лучано, она могла лишь надеяться, что они скажут ей правду, вне зависимости от того, что произнесут красиво очерченные уста.

Благостным елеем пролились снова признания на душу Эмануэлы. Еще утром ей казалось, что она осталась совершенно одна и без поддержки, и некому вступиться за нее. Джакомо, молодой повеса, может быть и обратил бы на нее внимание снова, но особенной веры в него у девицы не было. Лишком уж легкомысленный. К тому же мысли венецианки были заняты совсем другим человеком.
Тем, кто сейчас стоял пере нею.
А ведь она даже не знала каков он из себя и тот ли, за кого себя выдает. Маска есть маска, как ни крути.
И тем не менее, Леле готова была поступить осторожностью - до того отчаянной оказалась.
- Мессер, - выдохнула она, устремляя взгляд на грека. - Ах, мессер Лучано, я, - девушка запнулась, опустив взгляд. Ей еще не доводилось совершать таких признаний. - Я тоже думаю о вас. Хотя мы встретились в дни карнавала, и я не видела еще вашего лица, вы стали мне дороги. Я не знаю почему я к вам питаю такое доверие, хотя благоразумие не велит этого делать, а для девицы нехорошо забываться. Но я тоже рада бы видеться с вами каждый день! Стыдно признаться, но, идя в церковь, я надеялась, что вы снова будете ждать меня, - Леле покраснела. Грудь ее взволнованно вздымалась и сильно билось неуемное сердце. - К этому, однако, есть одно препятствие - мой брат.
Эмануэла затаила глубокую обиду на него. И раз Лучано говорит, что она дорога ему, пусть докажет это на деле.
- Мой дядя - такой добрый малый, что ни в чем не видит греха, а Джакомо и я для него все еще дети, которые вроде и бранятся всерьез, но на следующий день снова играют вместе. Мать - кроткое создание, слова поперек не скажет сыну. А братец так изменился за последние годы, что на себя уже не похож. Говорит, мол, счастья тебе хочу, а у самого глаза злые, - Леле снова подняла глаза к Лучано и жалоба полилась рекой. - Хочет выдать меня за муж так, чтобы самому себе снискать выгоду, как будто я могу ему своим подвенечным платьем купить хорошее место. И женихи все как один поганые, а последний и вовсе похож на жабу! А я не хочу так, - голосок девицы снова стихает. - Если бы только за меня кто-нибудь мог вступиться...
Взгляд Эмануэлы стал просящим и ожидающим.

- Я согласна, - тихо и спокойно ответила Эмануэла, но глаза ее при этом сияли. Стоя так близко к мужчине, глаза которого только что снова заслонили весь мир, она склонила головку к нему на грудь - ровно птичка, нашедшая укрытие от промозглого февральского ветра. - Пусть так и будет.
Леле подняла лицо греку, продолжая щекой прижиматься к его платью. Капюшон упал с ее головы и она затылком чувствовала мягкость богатого лисьего меха. В груди она ощущала теплое, трепетное чувство, которое от близости стало еще сильнее и, казалось, вот-вот переполнит ее.
Лучано не был похож в ее представлении на тех, кто, расточая медовые похвалы, увиваются за девицами и добиваются их мимолетного расположения.
- Только бы брат не узнал случайно, что мы видимся с вами. Иначе будет худо, - девушка прикусила губу. - Как же быть?.. О, мессер, снимите маску, чтобы я могла узнать вас и без нее. Ваш облик буду вспоминать как отраду и утешение. Пожалуйста...

- Почему? - видно было, что Эмануэла огорчилась из-за отказа. Она невольно сделала шаг к греку, словно не желая отпускать, но тут же отступила, одернув себя.
Ей не по нраву пришлись слова Лучано, посеявшие в ней зернышко недоверия. Обычно мужчины все же показывают лицо, если искренни, и не таятся.
- Если у вас шрам на лице, мессер, то это не имеет для меня значения, - Леле слабо, но мягко улыбнулась. - Говорят, шрамы красят мужчин.
Но может быть, он преступник, и потому скрывается?
Эта мысль и вовсе отняла у Эмануэлы последнюю радость. Как полагаться на такого человека, который уверен что сразу же станет противен ей, стоит показать лицо?
Леле молчала, испытующе глядя на грека. Находясь в разладе с собой, она колебалась: правильный ли она выбор делает? Ей показалось, что она стоит на краю пропасти, и единственная найденная опора не прочна. Стоит ли вообще на нее опираться или все же полагаться на свои, куда как скромные силы?
Как невыносимо тяжелы иногда бывают девичьи косы. Так, что впору их отрезать и стать невестой Господней.
- Как мне знать, что вы меня не обманываете? - хорошенький ротик Эмануэлы упрямо сжался. Девица была не без хитрецы. - Мне нужен залог, мессер, ваших добрых намерений и искренности.

Побледнев, Эмануэла высвободила руки из рук грека: они двумя верткими, гладкими горностаями вывернулись из хватки пальцев. Она чувствовала, что Лучано одновременно пугает и восхищает ее своею загадочной натурой.
- Вы - маг? - спросила она, чуть отступив. Ладонями она все еще чувствовала поцелуй бледных, но жарких губ.
По ее разумению, вполне могло статься и так. Многие из иноземцев знали тайны и привозили их с собой в Серениссиму. Что и говорить, люди всегда питали слабость к чудесам. Как бы не противилась церковь, девушки продолжали гадать на суженых, гадалки - привораживать оных, а алхимики взывали к высшим духам, чтобы найти наконец-то философский камень - идеальный материал, панацею, конец горестей.
- Коли так, - Леле взглянула строго. - Буду ждать от вас знаков, мессер. Три чуда в три дня, которые должны случиться с моим дядей, матерью и братом, не причиняя никому вреда. А после - буду ждать вас, как мы и условились. Если вы избавите меня от постылого брака, быть вам моим возлюбленным и мужем, ибо сердце мое тянется к вам, не взирая на преграды, - Леле отступила еще на шаг. - А теперь мне пора идти, иначе меня хватятся дома. Не провожайте меня, мессер, а то нас заметят, - взгляд девицы стал теплее, она промолвила много мягче. - Я боюсь, как бы брат не разлучил нас вовсе. Если он вздумает отправить меня в монастырь - все пропало. Поэтому - до свидания.
Эмануэла грациозно присела, кланяясь, и торопливо поспешила прочь. На сердце у нее было радостно, и тревожно, и сладко.